Святые пещеры Свято-Николаевского монастыря.

Федеральная трасса Москва - Оренбург
Изогнулась асфальтовой лентой.
Вдруг случится тебе оказаться, мой друг,
На дороге зимой или летом.
Проезжающий мимо, узри:
Указатель «Святые пещеры».
Погоди. Не спеши. Заверни.
Может, здесь обретёшь символ веры.

У Константина Васильевича низкий, сильный бас, как у всех поэтов, чуть распевный. И особенно он гармонировал с окружающим, когда у Покровки мы свернули, подъехали к горе, где возрождается Свято-Николаевский монастырь. Тут уже почти готовая краснокирпичная златоглавая, семью уступами возносящаяся в небо, считая крест, на 47 метров надвратная церковь с колокольней в честь преподобной Марии Египетской. Деревянный братский жилой корпус. Источник с холодной, чуть сладковатой водой. Купальня. И храм Рождества Иоанна Крестителя над входом в пещеры.

Зажигаем тонкие свечи и вслед за ним, православным гидом, как он себя называет, Константином Качановым долго и полого спускаемся по узкому и низкому ходу, вырубленному монахами в песчанике. Ход все время поворачивает, ответвляясь кельями и заканчиваясь пещерной церковью. Здесь, в колеблющемся свете свечей и тиши невообразимой, Константин Васильевич рассказывает нам о прошлом и сегодняшнем.Фото Валерия ГУНЬКОВА

Позволю себе в коротком пересказе перемежать его рассказ со строками из его поэмы «Святые пещеры». Если получится, поэма эта, издавать которую взялся Геннадий Донковцев, бывший оренбургский мэр, а ныне предприниматель, выйдет в свет после Нового года.

- В XIX веке казаку Захарию Карцеву было Божие откровение идти в Покровку и устроить обитель. Он принял монашество с именем Зосима, и вокруг него начала собираться братия для духовного подвига и спасения. Для молитвенного делания да копания пещер по подобию Киево-Печерских: «На земле слишком много земной красоты, отвлекающей нас от молитвы».
Обитель росла и укреплялась. Тут вырос каменный храм Святителя Николая Чудотворца, молебный дом в честь Табынской иконы Божией Матери, братский жилой корпус, странноприимный дом, пекарня и хозяйственные постройки.
«Но пришли времена, черной тучи черней». Советская власть монастырь закрыла и разрушила. Из песни слова не выкинешь, растаскивали все, что было, не какие-то приезжие нехристи, а местные жители: кирпичная кладка тут была отменная, на меде и яйцах. Один кирпич чудом сохранился, как дорогой экспонат лежит в храме. А вход в пещеры был завален. И потерян. На 63 года.

«Можно тело убить, но молитвы пресечь невозможно, хоть даже на плахе». После десятилетних поисков вход в святые пещеры был обретен. «Возрождается храм, через пепел пройдя, И святые пещеры открыты, Да прольется здесь свет золотого дождя, Да услышатся наши молитвы!»

Интересно было узнать и о православном гиде подробнее. Каждый человек – история страны и его рода в миниатюре. И Качанов не исключение. В голодный год его отец мальчишкой поехал спасаться из Оренбуржья в Ташкент – город хлебный. Точно, как в известной когда-то очень широко повести Александра Неверова о судьбе оренбургского мальчишки, так и названной «Ташкент – город хлебный».
Там его сын Константин стал поэтом. А на отцовскую родину в Оренбуржье, в Новосергиевский район, в Покровку выбирался из Узбекистана долго и трудно. Но теперь все позади. Красный российский паспорт наконец в кармане. Теперь бы восстановить военную инвалидную пенсию. Служил в СССР в Прибалтике. Память у него до сих пор чуть ли не фотографическая, свою поэму читает целиком наизусть. А в армии память пригодилась, когда служил в Военно-воздушных силах диспетчером, там надо помнить все, что делается в воздухе, и разводить самолеты. Но там же и инвалидом стал.

Первое время, как вернулся на круги своя, выживал, так он говорит. Теперь - просто живет. Забот полно. Надо выкупить домик, в котором живет в Покровке, провести воду, а то таскать ведра издалека тяжело. Но не это его гложет. Где-то почти рядом, в Башкирии, адрес у него есть, его семья, уехавшая из Узбекистана давно. Дочери 24, сыну, которого последний раз видел семимесячным, уже 15.
Но явиться мечтает состоявшимся человеком, с каким-то положением в обществе и хоть с какими-то деньгами. Веру, рассказывает, обрел поздно, за 30 лет. До этого просто заходил по праздникам в церковь свечку поставить. Теперь отмаливает и свои грехи.

Слишком короток век, человек.
А успеть нужно многое сделать.
И лишь молитва твой оберег,
Чтоб дороги иные изведать.
Да простятся былые грехи,
Чист, как будто новорождённый,
Для тебя написал стихи.
Божьей милостью освящённый.

Так кончается его поэма. «Для тебя» - может быть, для сына.

Вильям САВЕЛЬЗОН

При использовании материалов обязательна ссылка га газету "Оренбуржье".

14 февраля 100 лет со дня рождения академика Бориса Пиотровского (1908-1990)

Главная улица областного центра Советская, в прошлом Большая, Губернская, Николаевская, интересна историческим прошлым.
В том числе и мемориальными досками. Есть что посмотреть
и приезжему, вышедшему погулять-поглазеть, и коренному оренбуржцу, гордящемуся своим городом. Если говорить только
о деятелях культуры, то в домах по этой улице жили, работали
или останавливались Пётр Рычков, Тарас Шевченко, Муса Джалиль, Александр Фадеев.
И отец и сын Пиотровские – оба Борисы, только отец Борис Брониславович, а сын, естественно, Борис Борисович.

Об этом нам напомнит выполненная с большим вкусом доска из чёрного гранита с тонкими портретами обоих и текстами на здании Оренбургского педагогического университета на Советской, 19.
Семья математика и педагога Бориса Брониславовича Пиотровского приехала из Петербурга в 1915 году. Шла Первая мировая война, и Оренбург казался из петербургского далёка местом тихим и хлебным. Этаким романтичным образом Востока.

– Не знаю, каков Оренбург сейчас, но тогда он меня, семилетнего мальчишку, просто ошеломил, – рассказывал мне когда-то, в 1987 году, в ещё Ленинграде седой элегантный Борис Борисович, академик, руководивший Эрмитажем более четверти века, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР, действительный член многих иностранных академий. (Сейчас директор Эрмитажа и тоже академик – представитель третьего поколения Пиотровских – Михаил Борисович. Одна из малых планет Солнечной системы названа Международным астрономическим союзом в честь этой семьи: «Пиотровский».)

В директорском кабинете сияла начищенная бронза, зеленел малахит, из широких окон открывался вид на величавую Неву, в небе парил ангел на золотом шпиле Петропавловской крепости на том берегу.

– Мы приехали в город как раз в день рождения матери. И отец дал нам, братьям, денег купить на базаре арбуз. И вот после хмурого северного Петрограда-Петербурга я вдруг окунулся в знойный южный полдень. Караваны верблюдов, ишаки, лисьи шапки и халаты степняков-кочевников, смешение народов и языков... Всё пёстрое, яркое, пряное – совсем другая, как мне казалось, жизнь. В общем, «Тысяча и одна ночь».
И всё это так поразило моё воображение, что много раз я заставлял себя просыпаться на самой ранней заре, чтобы бежать посмотреть на верблюжьи караваны, царственно вступающие в город.

– А арбуз-то купили?
– Ещё какой! Я до сих пор помню, он был такой большой, что мы, мальчишки, его вкатили домой ногами.

Где точно был этот дом, Борис Борисович помнил уже смутно. Но удалось установить: его отец, глава семейства Борис Брониславович, в 1915 – 1918 годах был инспектором классов Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, что на Парковом проспекте. А при советской власти, когда корпус закрыли, он был по новой моде избран директором Первой Оренбургской мужской гимназии. Кстати сказать, выпускником этой гимназии был Георгий Максимилианович Маленков, который сделал бурную карьеру, став вторым после Сталина человеком в советской иерархии. Гимназический аттестат ему подписывал и вручал Пиотровский-старший.
Находилась гимназия в том самом главном здании педуниверситета на Советской, только тогда оно было двухэтажным, позже его надстроили. В этом здании была и квартира Пиотровских.

Но раем Оренбург не оказался. Его захлестнула кровавая Гражданская война.
– Помню красные флаги на улицах, толпы. И казачьи патрули. Трудное и смутное было время. Я, конечно, многого тогда не знал и не понимал, но ощущал ту атмосферу ужаса и жестокости.

А хотите, я вам спою оренбургскую частушку времён Гражданской войны? Детская память цепкая.

Дутов сеял пашеницу,
Акулинин – виноград,
Дутов продал все станицы,
Акулинин – весь форштадт.

Было и холодно, и голодно. Я щеголял в брюках, которые мать сшила мне из гардин. Помню очереди за хлебом. Мой брат Юрий, он был мальчишка шустрый, нарезал из отцовских книг по механике белые поля и стал самочинно делать номерки для очереди. И все были довольны: взрослые потому, что воцарился порядок, а мы, пацаны, потому, что, как инициаторы этого дела, получали хлеб самые первые.
Вместо гимназии вскоре стала советская трудовая школа.
По истории я схватил тройку (мать потом нашла чудом сохранившийся мой оренбургский табель). Вот так, будущий академик-историк схватил трояк. Но это не оттого, что история мне не нравилась, просто требования в те годы были особыми: давай голую социологию!
А историей, музейным делом я заболел именно тогда, в Оренбурге. Был у нас такой преподаватель, до сих пор помню, Курашевич, он водил нас в музей. И я увидел вещи, сделанные руками человека, от которого уже и праха не осталось. Праха не осталось, а вещи живут, рассказывают о минувшем...

Пищаль пугачёвца! Пугачёвская пушка! Да разве можно было смотреть на них просто как на экспонаты? Ведь они когда-то стреляли, ведь это здесь, совсем рядом, крестьянское войско штурмовало Оренбург!

А каменные «бабы»! Кто обтёсывал эти камни, какие безвестные древние скульпторы ваяли эти жутковатые лица? Сколько веков стояли эти изваяния в ковыльной степи, каким событиям были свидетелями!

Оренбургским музеем, хотя он был тогда, как я сейчас понимаю, очень небольшим, я был просто околдован. И до сих пор помню огромное моё горе: родители не разрешили мне работать музейным сторожем. Была такая возможность подрабатывать в музее, сторожить ночью, чуть ли не пощупать каждый экспонат. Но родители побоялись за меня.
И хотя мы прожили в Оренбурге не так уж много, шесть лет, я могу совершенно определённо повторить: моё увлечение делом, которому я посвятил всю жизнь, начиналось именно там.

...Завтра будут телевизионные передачи о Борисе Борисовиче сразу по нескольким каналам, его вспомнят в газетах и журналах, будет юбилейное торжество в Эрмитаже. Отметят дату, конечно, и в Оренбурге.
Выпадет свободная минута, читатель, поезжайте завтра на Советскую, постойте, не торопясь, у дома № 19, вглядитесь в портреты на граните. И вас охватит ощущение, что Пиотровские тут продолжают жить.

В оренбургскую ноосферу – а это образы, благородные мысли, чувства и дела, которые незримо, но вещественно, как невидимый, но реальный запах цветов, накапливаются в городе на берегу Урала вот уже 265 лет, – они внесли свою весомую долю.

Вильям САВЕЛЬЗОН
Фото Олега РУКАВИЦЫНА

При перепечатке материалов ссылка на газету «Оренбуржье» обязательна.